Воха из «Спарты»: преемник Моторолы

Пересекаясь с Моторолой я почти всякий раз видел рядом Воху: невысокого, очень спокойного, немногословного молодого человека с небольшой бородой.

На вид сложно было определить, сколько ему лет, но я точно думал, что больше двадцати пяти: всё-таки заместитель командира батальона. И какого батальона! — известного, прямо говоря, на полмира.

Может быть, мы раз пять виделись или около того, но обменялись за все те два с лишним года, что я знал Моторолу, разве что парой фраз.

В бою я Воху не видел, но зато в самых разных обстоятельствах его видел, и не раз, знаменитый военкор Семён Пегов и всегда рассказывал мне, что Воха на редкость бесстрашный человек. Пегов в этом понимает, он сам бесстрашный. И если уж он кого-то хвалит, тут степень мужества должна быть такая, что для неё и подходящего эпитета сразу не найдёшь.

То, что наследником Мотора может быть только он, ни у кого не вызывало сомнений: всякий раз, когда Мотора по тем или иным причинам не было в подразделении, подменял его именно Воха. Владимир Жога.

Мы встретились в части, я завёз деньги для Лены — жены, а теперь вдовы Арсена Павлова — их за пару дней собрали самые разные люди со всей России и попросили передать — чтоб дети героя ни в чём не нуждались.

Пока мы разговаривали, нас несколько раз прерывали входящие по тем или иным делам бойцы и офицеры «Спарты».

Это, скрывать не стану, впечатляет: заходят здоровые, лет по пятьдесят мужики, Воха спокойно отдаёт им команды, они уходят. То, что новому комбату «Спарты» всего 23 года — это сложно не оценить, конечно.

— Воха, в двух словах, если можно: кто твои родители, где ты родился, где учился?

— Родился в 1993 году в Донецке, но здесь прожили мы не долго. Когда я еще был маленьким, семья переехала в Славянск. До мая 2014 года я был обычным парнем: занимался своими делами, учился, работал.

— А родители чем занимались?

— Отец — у него был малый бизнес. Я ему лет с четырнадцати помогал. Мать у меня была домохозяйкой. Но они разошлись рано, вместе не жили. Занимался спортом, — в основном футболом, долгое время, грамоты получал… Закончил школу и начал с отцом заниматься бизнесом всерьёз. Получалось. Всё было неплохо до 2014 года, пока не начался Майдан… Было интересно следить за развитием событий. Хотелось принять участие, но как-то не решался туда поехать. Не получилось, скажем так. Но когда с ребятами в Славянске всё это обсуждали, я сказал, что если вдруг к нам в город придут люди с Майдана, я встану на защиту города.

— Ты был с юности политизирован?

— Я ко всему нейтрально нормально относился, в политику не лез. Мне было двадцать лет, нужно было погулять, скажем так. Но когда уже начался этот переворот, я стал следить за новостями, общаться на эти темы с отцом, с товарищами, с теми, кто постарше, кто больше в этом разбирается. И скоро понял: всё это неприемлемо для меня.

— Среди твоих знакомых в Славянске были такие, которые встали за Майдан?

— Не, таких людей не было совсем. Все друзья-товарищи кричали, что мы за Славянск, мы за Донбасс!..

Но в итоге из всего окружения, когда нужно было уже воевать за Родину, если серьезно разобраться, пошел на фронт я, мой товарищ Федя вот сейчас служит в «медицине» и мой отец. Хотя конкретно в боевых действиях в Славянке отец участия не принимал. Едва всё началось, я сказал отцу и всем близким, чтоб они уезжали. Они уехали, и уже с того момента, как мы пришли в Донецк — с августа 2014 года — отец непосредственно служит у нас в батальоне.

— И сейчас под твоим руководством?

— Да. А вот те ребята, взрослые мужчины, которые шумели, что они за Родину, сидят ровно в Славянске, хотя поначалу яро поддерживали ополчение. Сейчас они мысленно шлют нам приветы: мы с вами, ждем, когда вы придёте. Первое время, наверное, месяца два-три, когда мы вышли со Славянска в Донецк, я практически со всеми бывшими друзьями разругался и перестал с ними общаться, потому что каждый день спрашивали: «Когда вы вернётесь? Когда всё это закончится?». А что, говорю, ты для этого сделал, чтобы это закончилось? Ну, говорит, понимаешь, у меня тут семья, работа. Понимаешь, братан, говорю, у меня тоже была семья, работа…

— Когда ты с Мотором познакомился?

— В апреле, перед Пасхой. Вот с той самой кровавой Пасхи мы знакомы… Я стоял на блокпосту. Они тогда вооружённые были, мы с дубинками.

— То есть ты в ополчение пошел еще до знакомства с Мотором?

— Да, я же пообещал самому себе, что если у нас начнется движение, я встану на защиту города. Оружия поначалу не давали: мол, ты юный, давай сюда паспорт, чтобы ты с оружием никуда не сбежал… Короче, разные причины называли, но мы помогали как могли.

И потом мы познакомились…

— При каких обстоятельствах?

— Тогда на ночь усиливали блокпосты: пришли данные, что должен начаться прорыв ВСУ. И они приехали к нам на блокпост, ночь с нами пробыли. Он нам помог достроить наш блокпост, правильно сконструировать, чтобы при случае атаки не сразу всех задвухсотили, а со временем, ха… И показал, как обращаться с оружием. Только под утро я увидел его лицо: все они были в балаклавах до утра. Рассказывал за Харьков. Там ещё был человек с позывным «Харьков». Они рассказывали, как боролись с «Правым сектором» *: без оружия, цепями. Мотор рассказывал, как ходил на разведку мимо «Правого сектора» — на лошади. Проскакал мимо — его приметили — вовремя ушёл.

— А я и не помню такой истории.

— Было, было. Много чего такого рассказывал. Потом они уехали, и связь с ним пропала. Следом второе мая: был жаркий бой, потом бой пятого мая. Мы с товарищем переживали, жив он или нет. Пообщаться с ним еще хотели. А у меня тогда был пикап — «Москвич» 2141 АЗЛК, открытая крыша. Насколько я помню, 6 мая Мотор выходил из бывшего здания СБУ, и мы его увидели, узнали. Он сначала увидел машину, подошёл, спросил, где владелец. Я, говорю, владелец. Как дела, спросил его. Он говорит: ну, как — война — жарко, потери есть. И смотрит, что я по гражданке одет, грязный весь, в рабочей, скажем так, одежде. А что ты говорит, типа, не с оружием? — тогда же вроде как хотел. Я говорю, что, да, Мотор, хотел, но никто не берет. Он говорит: а пойдем ко мне, у тебя машина есть, поставим тебе ДШК и будем воевать. Я не против, отвечаю. Он говорит: смотри, до вечера подумай, потому что обратного пути уже не будет. Взвесь все за и против, и вечером я тебя жду на воротах.

Я поехал домой. Особо и не думал. Заехал к отцу. Всё, говорю, я поехал на фронт. Он сначала думал, что я шучу. Нет, говорю, не шучу. Собрал вещи, — я с девушкой жил тогда, — ей тоже сказал, что так и так, езжай к родителям, я на войну.

Тогда, возможно, я не отдавал себе отчета, насколько это будет все серьезно. Все думали, что получится крымский вариант: надеялись, ждали, хотели. Но вышло иначе.

Отец спрашивает: можно я поговорю с Моторолой? — и поехал со мной. Попросил Мотора оберегать меня. И всё: отец домой, а я в расположение. Он меня с ребятами познакомил, сразу показал видео: бой пятого числа, когда заправка в Семеновке взорвалась, фуры сгорели, «укропы» машины расстреливали. На видео он перебегал дорогу и по нему реально стреляли трассера. «Полный асфальт трассеров, а я бегу», — рассказывал.

Ну, вот, что у нас потом было? Восьмого мая, на следующий день, я подготавливал машину. Девятого мая был парад, и мы установили ДШК. У нас тогда было две машины. Вторая — «Джихад”-“Аутлендер», он уже весь простреленный катался.

Тогда боец с позывным Одесса был в подчинении Мотора. Из местных был я, и с нами были Кирпич и Боцман. Кирпич всегда был с пулеметом, а Боцман был на подхвате с РПГ-7. То есть у нас всегда было в машине РПГ заряжено, и в случае чего он выскакивал и стрелял.

Мотору ставил Стрелков задачи определенного характера, и мы их выполняли.

Помню, ездили с ночником, у Мотора был «Циклоп»: он хреновенький, конечно, — и вот мы без фар, без ничего перемещались во тьме. Когда на наши блокпосты подъезжали — там ребята разбегались. Ну, реально не понимали: подъезжает машина без фар, без нифига, пулемет стоит, и сидят бойцы заряженные. Мы думали тогда, что если не укропы, то свои нас завалят с перепугу.

Нам дали ПТРС два расчета, потом АГС -17. Мы выезжали на определенное направление и наносили врагу урон.

В процессе того, как численность у нас нарастала, Мотора сделали командиром группы.

Потом был штурм Семеновки. Мы тогда всю ночь катали по городу туда-сюда-обратно, решая разные задачи. У меня был кроссовый мотоцикл. Я на нем на разведку ездил. Раз съездил, доложил — нанесли огневое поражение, два, доложил — нанесли огневое поражение, на третий сказал, что больше не поеду, потому что я им примелькался.

Потом мотоцикл перекрасили, и Мотор его отдал, — в Славянске была НоНА, и корректировщикам с НоНы мотоцикл был нужнее.

— Давай на минутку остановимся, Воха. А у тебя, что, какой-то интерес к военному делу был изначально? Ты что-то в этом понимал?

— Знаешь, что самое интересное — я не хотел служить. После 11-го класса я поступал в Славянский пединститут и сразу не поступил. Пришел в военкомат, мне говорят: пошли служить! Я говорю — да ну. На тот момент у меня была работа, были финансы, то есть я себя нормально чувствовал. Во второй раз поступил в техникум. Но я там толком не учился, заочно числился, иногда приходил. И вот мне опять говорят — пошли служить. Я говорю: не, я учусь. Они говорят — ладно. И на третий год — это как раз 2014 год — меня должны были вызвать в военкомат. Как раз апрель месяц, мне приходили повестки домой, но я не хотел в украинскую армию, — а что там делать: у меня товарищи служили год, и то из этого года — полгода были дома. Поэтому я не видел ничего в этом интересного.

Я Мотору сразу сказал, что не хотел служить, а тут вот что — война.

Это сейчас подготовка, слаженные инструктора, а тогда приходилось реально учиться на ходу.

Помню, жители пожаловались то ли на снайперов, то ли ещё на кого — они не понимали, конечно. И мы пошли вчетвером: я, Мотор, Кирпич и Боцман на разведку. Нас встретили огнем, получилась разведка боем. Тем самым они спалили свои позиции, и мы их уже потом… кошмарили, скажем так. Тогда первый раз я стрелял с подстовла. Я не понимал, куда стрелял. Но потом, со временем, мы всему научились.

Был тогда эпизод: в четыре утра ехали из Семеновки. И, получается, был блокпост наш один и наш другой блокпост. И это — прямая дорога на Семеновку. То есть слева и справа мог заходить противник, пытаться обрезать. Там был сользавод, где ополченцы машину разбили. Мы подъехали на дистанцию, может 50 или 70, короче, до ста метров. Мотор говорит: сейчас будет огневая подготовка ВОГами 25-ми. И мы тогда вот эту машину просто расхерачили с ВОГов. Тогда я и научился стрелять с ВОГов. Мотор трассерами ее зажег и она сгорела… А мы такие, шальные парни: стоим между двух своих блокпостов: там ведь могут перепугаться, начать по нам палить. Но нет, нормально, мы приехали к ребятам, показали им видео, посмеялись. Они говорят: вы, типа, так больше не делайте в другой раз.

— Много разных полевых командиров было, но самым известным стал Мотор. В чем, по-твоему, причина?

— Он к известности не стремился. Он не стремился раздавать интервью. Он был обычный человек. Известным он стал своими действиями, потому что он всегда был с нами на поле боя, никогда не сидел в штабе. Всегда был на передовой: в Иловайске, в Славянске, в аэропорту. Все знают, что в аэропорту он получил ранение. В Иловайске он тоже получил ранение — по-моему, из 25-го ВОГа или из 14-го, или из АГС-17 он получил осколок, под мышку попало.

Он долго не думал, он принимал решение, и всё: вот так вот делали. Успех этих решений был всегда стопроцентный. Никогда не было у нас колоссальных потерь. Когда в аэропорт заходили — там у тех «двухсотые», «трёхсотые». У нас, понятно, были «трёхсотые», но не тяжелые, осколочные: когда артиллерия долбит, от нее не спрячешься… У него всегда индивидуальный подход был к каждой ситуации.

— А ты музыку тоже, как Мотор, слушаешь всё время?

— (Смеётся) Он удивительный человек был. Я в Славянске получил ранение в голову. У меня очень долго болела голова, постоянно звенела. Лежу в больничке, и ко мне подселили дедушку на второй день. У него что-то со спиной было, кажется, из-за того, что БК разгружал. И он меня постоянно просил, чтобы я ему помогал что-то делать. И я ему раз помог, два, три, а потом говорю: дед, ну у меня голова болит, отстань от меня. И тут я понял, что оттуда нужно спетлять. На третий день ребята приехали, меня забрали.

Приехали, я говорю Мотрору: вот он я. Он: не вопрос — падай на машину и поехали. Всё, мы поехали. Он вдруг говорит, что надо новой музыки купить. Он тогда слушал «Грот» и”25/17″, постоянно. Но тут сказал, что нужно ещё что-то новое. Мы заехали и купили тогда диск «Тату». Окон нет, и мы катаемся под «Тату». У меня тогда случилось прозрение (снова смеётся).

Потом через пару дней «Тату» надоело, и опять вытащили рэп. И на какой бы он машине не ездил — постоянно музыка. Одно время он ездил на бронированной машине, и там не было музыки предусмотрено, и он постоянно ругался, что мы ему не могли музыку сделать.

У него рабочий день всегда с музыкой был.

– Я слышу у тебя звонок телефона — ремикс группы «25/17» на группу «Кино».

— Ну да. Вкус у нас приблизительно один и тот же с Мотором.

— Ты когда стал зам комбата?

— Когда у нас образовался батальон, тогда и стал.

Но когда у нас была отдельная разведрота, я уже тогда был замом. Конкретно это в Снежном, когда Мотор получил ранение, он уезжал и оставил в Снежном меня страшим.

Потом я получил ранение, у меня проблемы с рукой там были, она не функционировала, и я стал левшой на время. В Иловайске, в Миусинске я занимался снабжением роты: боеприпасы, ГСМ.

А конкретно батальон — это было уже в аэропорту, когда его тогда ранило, он говорит: давай, как раз проверим, насколько ты готов, обкатаем. Ну, всё равно были его указания: я приезжал, разговаривал с ним, говорил, что вот так и вот так сделали, он спрашивает: почему не вот так и вот так, то есть поправки были, но в общем и целом картина была не плохая.

— Ты на украинском языке говоришь?

— Да. Ридна мова. Я не против украинского языка. Мотор тоже вот научился и умел на украинском языке говорить. Мы всегда в аэропорту по радиостанциям на украинском разговаривали. Начали в Славянске, ну так, на приколе. А в аэропорту уже серьезно. То есть укропы иногда не понимали, с кем они переговариваются. Выходили по частоте — их частоты у нас были. Мы понимали, где именно они находятся в Песках и могли по ним долбить. Это был плюс, что мы понимали язык. Мотор слушал «Океан Эльзы», любил, интересная такая музыка.

— Сколько у тебя ранений?

— В Славянске было первое ранение. Потом, когда границу отбивали, тоже получил осколочное ранение — тринадцать осколков. Мы приехали в больницу, и меня 40 минут прогоняли на детекторе, смотрели, где и какие осколки. Самые болючие от АГСа. А самый больной был в ноготь. Я когда посмотрел на палец, думал, что мне палец оторвало. Нет, всё нормалью, обошлось.

Потом — прорыв Шахтерска. Я тогда получил ранение, наверное, на десятый день. Меня должны были из госпиталя выписывать, и случился прорыв. Мотор тогда был в Крыму на лечении. Ребята наши были с другой стороны Шахтерска на 22-м блок посту, и мы с Чеченом пытались прорваться к ним. Но нам сказали, что без вариантов, не пройдём. Мы остановились в Шахтерске, и на утро пошли зачищать Шахтерск в сторону Тореза. И, как сейчас помню: железнодорожное депо, мы на дорогу выглядываем, идёт пехота с техникой, и, по-моему, шла САУшка, хотя я не понимал, почему САУ в городе. Ребята их были все в черной форме. Мы тогда с Чеченом вылезли, с подстволов накидали и начали оттягиваться назад. Я раскрыл карту, посмотреть, что делать, где укрепляться: с правой стороны была «железка», а по дороге шли они. Радиостанции плохо работали, телефоны глушили, в общем, кое-как между собой общались. Думаю, чтобы нас свои не вколбасили, надо пойти в одно здание нормальное. Короче, в своей группе я стоял в центре, и тут где-то рядом упало. Из всех стоявших — попало только в меня. И мне тогда руку насквозь пробило.

Надо сказать, что уже в Шахтёрске, но до этого, двух наших ранило. У них там тяжело было: кишки разворотило. Поэтому я свой антишок, жгуты тогда отдал им и сам остался без ничего. Но когда самому понадобилась помощь — ничего не оказалось при себе…

Приехал в госпиталь, лег на стол, они давай на меня ругаться: мы тебя привяжем и никуда не отпустим. Тут ещё звонит мне Мотор: что, как у вас дела? Да, говорю, вот в больничке лежу, ранили. Он говорит: да что такое, доживи до моего приезда, что за херня. Ругался, конечно, на меня. Ну а что я могу сделать, если вот так случилось.

А крайнее ранение было уже в аэропорту, когда мы сдерживали оборону в терминале. Тогда пошли на нас в наступление пятнадцать единиц техники. Большая часть танки — 12 или 13 единиц. Они подъезжали к нам на дистанцию пятьсот, шестьсот, семьсот метров, чтобы мы их из РПГ не могли подбить. Стояли и долбили по нам, чтобы мы отвлеклись, а сами пытались с правого фланга зайти. Тогда я получил ранение в голову. Я был в шлеме. Он меня спас. Шлем был Глеба Корнилова (музыкант, поставщик гуманитарной помощи, друг Моторолы — прим. З.П.)

Получилось как: мы с Бароном вдвоём; у меня с рукой были проблемы, и я не мог с РПГ стрелять, но из автомата я с левой руки стрелял. И Барон тогда порядка 35-ти выстрелов сделал из РПГ-7, в одно, как говорится, лицо. В итоге его хорошо контузило. Мы постоянно бегали с третьего на четвертый, потом на пятый этаж, потом вниз: постоянно меняли позиции. Я корректировал артиллерию и того, кто из РПГ стрелял. Потом мы заметили, что они начали нас обходить: «Бэхи» поехали — «двойки». И когда они нас увидели, они начали постоянно по нам долбить. Один танк попал четко. Мне угодила под глаз «вторичка», я упал и про себя говорю: «Пора отсюда валить». И тут еще один прилёт — грохот, пыль. Попало мне в голову. Меня вытащили, и я поехал тогда в больничку. Но не сразу поехал, — сначала пацанов своих вытащили, потом к Мотору зашел, объяснился, потом говорю: я поехал. Он говорит: давай, вали. Приехал я, весь в штукатурке, много гражданских было тогда на приёме, я долго сидел в очереди. Мне говорят: военный, иди первым. А я говорю: да нет, не надо. Там дети были, женщины раненые, я их пропустил вперед. И когда я зашел, там уже кровь засохла, и женщина начинает мне сразу брить голову. Я ей говорю: давай, типа, намочим, больно. Она говорит — терпи. Я говорю, да иди ты далеко. Встал со стола и уехал к нам в часть. Обработали там, я себя нормально чувствовал, за рулем передвигался. Всё было отлично. Но на третий день мне стало резко хуже, я опять к Мотору: говорю, что-то мне херово, и снова в больничку. Выясняется, что у меня черепная кость треснула и сместилась вовнутрь. Осколок остался посередине в мягких тканях. И доктор говорит: ещё совсем чуть-чуть, и ты был бы овощем. Говорят: давай, ложись, мы тебя прокапаем. Я говорю: нет, я домой. Доктор: какой домой? Я говорю: сам приехал, сам уеду. Он говорит: тю, он шутит еще. Я говорю: нет, я за рулём. Они еле поверили: отчаянный парень. Ну а что делать?

И потом каждый день полтора часа капельница, прокапывался. Тяжело было, постоянные головные боли. Потом нормально.

— У Гоги, охранника Мотора, который погиб вместе с ним, семья была, родные?

— Да, семья есть. Здесь на данный момент отец, брат, мать. Они поехали хоронить его в Абхазию.

— Он оттуда был?

— Да. В интернете пишут, что про Гогу мы забыли, что его где-то кинули, похоронили как собаку. Все это фуфел, брехня. Его родители сразу сказали, что хотят похоронить его в Абхазии. Мы с Абхазом, с «пятнашки» (подразделение в ДНР — прим. З.П.) договорились. Он его вывез. Никто его не бросал и не забывал.

— Какие самые глупые фейки про Мотора? Кстати, и про Абхаза писали — что он с ним поругался.

— Да нет, это все фигня и провокация. Нормально мы общались. Конфликтов у него ни с кем не было. Много чего пишут. Что мы распродаем его имущество, которого на самом деле нет.

— А про расстрелы, и прочее?

— Да это всё бред, то, что там говорят. Без конца вспоминают интервью, когда ему укропы звонили. Он тогда сказал в шутку про пятнадцать человек расстрелянных, потому что его тогда реально задолбали… Пишут ещё, что там у него любовницы, шмовницы. Всё, всё, всё — фигня.

— Чем сейчас «Спарта» занимается?

— Выполнением задач на переднем крае соприкосновения и самоподготовкой. Работаем как работали. Никаких капитальных и уныния нет. Помним и скорбим, но как говорил сам Мотор, идеалов нет, нужно стремиться всё выше и выше. Мы стремимся быть всё лучше и лучше.

* В ноябре 2014 года Верховный суд РФ признал экстремистской деятельность «Украинской повстанческой армии», «Правого сектора», УНА-УНСО и «Тризуба им. Степана Бандеры». Их деятельность на территории России запрещена.